Святость в православном понимании

Что значит быть святым? «Святым называется тот, кто чист от зла и греха», - учил св. Антоний Великий. Каков путь очищения от зла и греха? «Умное» делание. Что такое «ум»? «Жизнь есть соединение и сочетание ума (духа), души и тела...» - учил тот же основоположник монашеского жития. «Ум не есть душа, но дар Божий, спасающий душу. Богоданный ум течет впереди души и советует ей презреть временное, вещественное и тленное, а возлюбить блага вечные, нетленные и невещественные, так, чтобы человек, живя в теле, умом представлял и созерцал небесное и божественное. Таким образом, ум боголюбивый есть благодетель и спаситель человеческой души». «Таково Божие определение, чтоб по мере возраста тела душа исполнялась умом, дабы человек из добра и зла избирал угодное Ему (т. е. добро); душа же, не избирающая добра, не имеет ума. Почему, хотя все тела имеют душу, но нельзя сказать, чтобы всякая душа имела ум. Боголюбивый ум у целомудренных, преподобных, праведных, чистых и благих, милостивых и благочестивых. Присутствие ума бывает помощью человеку в его отношениях к Богу». «Глаз видит видимое, а ум постигает невидимое. Боголюбивый ум есть свет души. У кого ум боголюбов, тот просвещен сердцем и зрит Бога умом своим». «Как тело без души мертво, так душа без ума бездейственна (бесплодна), и Бога достоянием своим иметь не может».
Освобождение от зла и греха и достигается человеком по мере того, как душа, подчиняя себе тело, сама просвещается духом (умом) и тем постепенно приобщается к миру горнему. «Ибо мы, - говорит ученик Антония Великого, Макарий Великий, - будучи еще на земле, имеем жительство на небесах, как обитатели и граждане оного мiра по уму и внутреннему человеку. Как видимое око, будучи чистым, чисто всегда видит солнце, так и ум, совершенно очистившись, всегда видит славу света Христа и с Господом пребывает день и ночь, подобно тому, как тело Господне, соединившись с Божеством, всегда пребывает с Духом Святым. Но в сию меру не вдруг достигают люди, и то разве трудами, скорбию, великим подвигом».
Тайна обретенной святости есть «тайна души, имеющей принять Господа своего и сделаться престолом славы Его. Ибо, - говорит Макарий Великий по поводу видения пророка Иезекииля, - душа, которую Дух, уготовавший ее в седалище и в обитель Себе, сподобил приобщиться света Его, и осиял красотой неизреченной славы Своей, сделается вся - светом, вся - лицом, вся - оком, нет у нее ни одной части, не исполненной духовных очей света, то есть нет ничего в ней омраченного...»
Восхождение к святости, процесс обретения ее, есть тоже тайна, тайна личного подвига христианской души, когда, ведомая рукой Господней, постепенно она, принадлежа еще к царству природы, все больше приобщается к Царству Благодати. «Божество никому никогда не являлось без веры, - говорит Симеон Новый Богослов. - Но если бы и являлось Оно иногда кому без нее, то будет страшно и трепетно, ибо в таком случае Оно не просвещает, не животворит, а мучит». Путь обретения святости и есть путь приучения своих «умных» глаз к Свету Невечернему. По благодати Своей Господь дает узреть его верным, предваряя их личный подвиг. «Прежде надлежит увидеть его, говорит тот же учитель Церкви, и потом многими подвигами стяжать, так как многие видали, но не стяжали... Вначале многократно находит божественное просвещение и осияние на тех, которые каются с теплотой сердца, но скоро и отходят. И если они впадут себя всех всецело в подвиги даже до смерти, и взыщут сего просвещения с болезнью сердечною, то снова получат его, и оно опять придет к ним более совершенным».
Достижение святости в полной мере неосуществимо на земле. Человек, даже если; бы он и достиг совершенства, не может удержаться на нем, - ибо такой человек «не согласился бы ни слышать, ни позаботиться по обыкновению о себе или об утрешнем дне, но только стал бы сидеть в одном углу в восхищении и как бы упоении. Посему-то совершенная мера не дана ему, чтобы мог он заниматься попечением о братии и служением слову, если не разорено уже средостение ограды, и смерть препобеждена». «На деле же, - продолжает Макарий Великий, - бывает так: подобно сгущенному воздуху, какая-то как бы примрачная сила лежит на человеке и слегка прикрывает его. Светильник непрестанно горит и светит, однако же, как бы покрывало лежит на свете, и посему человек признается, что он еще не совершен и не свободен от греха; почему можно сказать, что средостение ограды уже разорено и сокрушено, и опять в ином чем-нибудь разорено не вовсе и не навсегда. Ибо бывает время, когда благодать сильнее воспламеняет, утешает и успокаивает человека, и бывает время, когда она умаляется и меркнет, как сама она домостроительствует сие на пользу человеку. Кто же хотя на время приходил в совершенную меру, вкушал и опытно изведывал оный век? Доныне не знаю ни одного человека-христианина совершенного или свободного. Напротив того, если и успокаивается кто в благодати, доходит до тайн и откровений, до ощущения великой благодатной сладости, то и грех сопребывает еще внутри его. Такие люди, по преизобилию в них благодати и света, почитают себя свободными и совершенными, но погрешают в сем, по неопытности вводимые в обман тем самым, что действует в них благодать. А я доныне не видал ни одного свободного человека и поелику в иные времена сам отчасти доходил до оной меры, то доведался и знаю, почему нет совершенного человека».
Таково, так сказать, объективное, предметное содержание «святости». «Парадокс» православной святости обнаруживается в полной метелишь поскольку мы переходим к фомам субъективного переживания ея.
«Святым называется тот, кто чист от зла и греха». Жалок, однако, оказался бы тот в глазах Церкви, кто сам себя таким признал бы: такое самоощущение Церковь объявляет результатом «прелести», т. е. подпадения под соблазн гордыни сатанинской, принявшей облик света. Для пути духовного возвышения христианского характерно, напротив того, повышение чувства своей греховности, идущее параллельно с духовным совершенствованием. Все ярче и нестерпимее ощущает человек, по мере духовного роста, действие греховной своей природы. Все яснее понимает он свою беспомощность в борьбе с ней, поскольку он остался бы, Божиим попущением, с нею, так сказать, один на один, предоставленный своим собственным средствам, без поддержки спасительной Божией благодати. Смерть духовная - вот удел «праведника», который оказался бы соблазненный желанием противопоставить греху достигнутое им совершенство, свою «святость», свое твердо и неотменимо обретенное им «богоподобие». Напротив того, основным признаком истинной святости является чувство смиренно-покаянного самоотдания воле Божией, с живым сознанием того, что все доброе исходит от Бога, злое же, продолжающее таиться в душе - свое, близкое, постоянно готовое овладеть существом человека и отторгнуть Бога. И чем ближе оказывается человек вознесенным к подножию престола Божия, тем ярче разгорается в нем ощущение своего недостоинства, так что покаянное сознание греховности своей получает характер как бы оборотной стороны святости.
Тут-то перед ним встает во всем своем своеобразии православно-христианское самоощущение - невразумительно-парадоксальное для «внешних», глубоко оправданное, само собою разумеющееся для православных. «Святость» есть нарочито-повышенное сознание своей «греховности», разобщающей человека с Богом и потому подлежащей абсолютному преодолению для самой возможности сопребывания со Христом - вожделенной для христианина. Естественно, что поскольку это сопребывание делается уже в этой жизни реальностью, оно с силой необыкновенной повышает чувствительность к греху, разлучающему человека с Христом. А вместе с тем, самая борьба с грехом приобретает характер непрестанной заботы о сохранении полученной свыше благодати, которая одна только и дает возможность человеку осиливать свое греховное «я» - «отвергаться себя» по слову евангельскому.
Святые отцы постоянно приводили примеры того, как подвижники, достигавшие высочайших степеней совершенства, удостаивавшиеся обретения силы чудотворной и сподобляющееся служения им ангелов, падали или бывали на границе падения, раз только ослабевали они в своем смиренномудрии. Можно было-бы составить целую хрестоматию из соответствующих рассказов святоотеческих, и поучений. Ограничимся несколькими лишь извлеченными из первого тома «Добротолюбия».
«Душа истинно боголюбивая и христолюбивая, хотя бы совершила тысячи праведных дел, по ненасытимому стремлению своему ко Господу думает о себе, будто бы ничего еще она не сделала; хотя бы изнурила тело свое постами и бдениями, при таких остается чувствованиях, будто не начинала еще трудиться для добродетелей; хотя бы сподобилась достигнуть различных духовных дарований или откровений и небесных тайн, по безмерной и ненасытимой любви своей ко Господу сама в себе находит, будто бы ничего еще не приобрела, а напротив того, ежедневно алкая и жаждая, с верою и любовию пребывая в молитве, не может насытиться благодатными тайнами и благоустроением себя во всякой добродетели...»
«Душа верная и истиннолюбивая, взирая на уготованные праведным вечные блага и на неизреченное благодеяние имеющей снизойти Божией благодати, и себя, и свое рачение, и свой труд, и подвиг признает недостойными неизреченных обетовании Духа. Таков нищий духом, которого ублажает Господь. Таков алчущий и жаждущий правды. Таков сокрушенный сердцем».
Так говорит Макарий Великий. Так говорят и другие отцы Церкви. «Основание христианства есть сие, - читаем мы в Наставлениях св. Марка Подвижника о духовной жизни, - чтобы человек, сколько бы дел правды ни совершал, не успокаивался на них и не почитал бы себя за нечто великое, но был бы нищ духом. И если сделался причастником благодати, чтобы он не подумал, что достигнул чего-либо, и чтобы не возомнил о себе, что он великий человек, и чтобы не начинал учить; и проводя добрую жизнь в великом пощении, странничестве и молитве, и быв причастником благодати, невысоко думал о душе своей. Но поистине такое начало благодати было ему в особенности дано ради того, чтобы он нес труд, алчбу и жажду, чтобы он не был насыщен (в своем стремлении) и не почитал себя праведным и богатым в благодати, но чтобы рыдал и плакал, как плачет мать, которая имела единственного сына, который, когда она воспитала его, неожиданно умер».
«Безмолвие рождает подвижничество, - говорит преп. авва Исаия, - подвижничество рождает плач, плач рождает страх Божий, страх Божий рождает смирение, смирение рождает прозрение, прозрение рождает любовь, любовь делает душу безболезненною и бесстрастною. Тогда познает человек, как он далек от Бога». И тот же подвижник говорит иной раз: «Блаженны не надеющиеся дерзновенно на дело свое, якобы угодное Господу, и стыдящиеся сретить Бога по причине такого ненадеяния на дело свое... Победа работающего (по Богу) откроется, когда он, всецело соединившись с Богом, скончается по воле Его... Пока идет брань, человек находится под страхом и трепетом ныне победить, а завтра побежденному быть, или ныне побежденному быть, а завтра победить».
Св. Антоний внушал, что Сам Господь так ведет нас внутренне, чтобы скрывать от нас добро наше, и тем удерживает нас в смиренных о себе чувствах. О себе он поведал, как однажды Господь дал ему указание свыше. «Антоний молился в келии своей и услышал голос, говоривший ему: «Антоний, ты еще не пришел в меру такого-то башмачника в Александрии». Св. Антоний; пошел в Александрию, нашел этого башмачника и убедил его открыть, что есть особенного в его жизни. Тот сказал: «Я не знаю, чтобы когда-нибудь делал какое-либо добро, почему, вставши утром с постели, прежде чем сяду за работу, говорю: все в этом городе, от мала до велика, войдут в Царство Божие за свои добрые дела, один я за грехи мои осужден буду на вечные муки. Это же самое со всею искренностью сердечною повторяю я и вечером, прежде, чем лягу спать». Услышав это, св. Антоний сознал, что точно не дошел еще в такую меру.
Смирение - венец христианского совершенства. Смирение есть, вместе с тем, и необходимая первичная предпосылка самой способности жить духом.
«Одно смирение может водворить в душе мир. Душа несмиренная непрестанно порывается и, волнуемая страстями, мрачна и смутна, как хаос, утвердите силу ее в средоточии смирения, тогда только начнет являться в ней истинный свет и образовываться стройный мiр правых помыслов и чувствований. Гордое мудрование с умствованиями, извлеченными из земной природы, восходит в душе, как туман, с призраками слабого света: дайте туману сему упасть в долину смирения, тогда только вы можете увидеть над собою чистое небо. Движением и шумом надменных и оттого всегда безпокойных мыслей и страстных желаний душа оглушает сама себя: дайте ей утихнуть в смирении, тогда только будет способна она вслушаться в гармонию природы, еще не до конца расстроенную нынешним человеком и услышать в ней созвучия, достойные премудрости Божией. Так в глубокой тишине ночи бывают чутки и тонки отдельные звуки».
Эта изумительная картина состояния души, подготовляющейся к жизни духом, зарисованная митрополитом Филаретом, поможет нам уяснить самую природу «святости», которая требуется Церковью от всех своих членов и которая и живет в них, поскольку они являются подлинными членами Церкви, как вместилища Святаго Духа. Не в том дело, чтобы каждый человек стал Божиим угодником, достигшим удела святости, а в том, чтобы в каждом человеке открылось некое чувствилище святости, какое и становится органом участия в жизни Церкви, органом причастности ее святости.
Обратимся снова к хорошо знакомому уже нам образу храма. Ведь, храм Господень свят не сам по себе: он вместилище святыни. В этом же смысле является храмом Духа Святаго и каждый христианин: и он есть вместилище Духа Святаго. Каждый человек предназначен быть обиталищем Святаго Духа, и от него самого зависит, проникаясь духом Церкви, живя Ее святой жизнью, соучаствуя в ее таинствах и в ее молитвах, раскрывать в сердце то Святое, что заложено в нем и что светиться светом святости в ответ на Свет, сияющий в Церкви.
Поскольку человек занят собою, поскольку взор его обращен на земное, на земные ценности, преходящие и тленные, поскольку он не уязвлен алканием вечных благ, поскольку в нем господствует «мiр», ему не доступен свет святости: он слеп душой. Только в меру самозабвения, в меру смирения, которая, как прекрасно описывает митрополит Филарет, есть мера и усмирения мiрских страстей, помыслов и чувствований, создается самая возможность рождения к духовной жизни, появления Духа Святаго в душе человека, самая способность человека понимать, видеть, воспринимать «святое». «В свете Твоем узрим свет». В ответ на возглас из алтаря: «Святая святым», молящиеся смиренно отвечают: «Един Свят, Един Господь Иисус Христос»...
Бесконечны градации и формы подобной свето- и святочувствительности, подобной «духоносности», то есть способности понимать сердцем и в сердце принимать церковную святыню. Но наличие этой способности есть условие подлинного пребывания в Церкви, а мера ее - определяет меру участия в жизни Церкви. В исключительных случаях святость так проникает в человека, что он становится как бы переполненным сосудом благодати, источаемой через него Богом на благо людям, становится плотяной оболочкой обитающего в нем Духа. Но и такие святые Божий человеки никогда Церковью, до блаженной кончины их, не прославляются как «святые». Церковь ждет, чтобы Бог Сам явил по смерти их «святость», которая обнаруживается как чрез чудеса, так и в образе святых мощей: самые бренные останки «святых» становятся нетленным вместилищем благодати.
Не эта высшая степень избранничества требуется, конечно, Церковью от членов Ее. Но установка православного сознания остается совершенно недвусмысленной и не терпящей никаких ограничений и оговорок: пребывание в Церкви однозначно с активным причастием Ее святости. Задача Церкви только в том и заключается, чтобы являть, упражнять, культивировать святость. Всякая попытка свести Церковь с этого единственного пути ее есть соблазн, в который могут впадать отдельные лица и группы, но который преодолевается и отметается Церковью, как соблазн. Как то было во времена первохристианства, так и до конца времен Церковь останется обществом «святых», в том смысле, что принадлежность к Церкви должна означать для ее членов готовность и способность участвовать в тех формах освящения жизни, которые установлены Церковью, готовность и способность просвещать и освящать себя светом церковной святости.
Это прекрасно разъяснял великий угодник Божий, на нашей памяти просиявший на Святой Руси, на ее закате - о. Иоанн Кронштадтский.
«Неблагонадежный, неистинный тот христианин, - говорил он, - который не хочет, не надеется и не старается быть святым, как неблагонадежен тот воин, который не хочет, не надеется и не старается быть победителем. Мы все, возлюбленные братия, можем и должны быть святыми... святость не есть завидная доля одних только апостолов, святителей, мучеников, преподобных и всех святых, а прекрасная доля всех нас...»
К этой теме он возвращался часто.
«Позаботися о стяжании святости, как говорил Господь:

«Сего ради Бог на землю сниде, да нас на небеса возведет» (Акафист Божией Матери. Конд. 8). В этих словах церковной песни указана цель, для которой пришел на землю Бог-Слово, именно та цель, чтобы человека, созданного для неба и падшего и умерщвленного грехом, порабощенного земными страстями, снова возвести на небо, при том справедливом условии, если он сам, сознав свое крайнее заблуждение и гибельность избранного им пути, обратится всем сердцем к Богу, от которого отпал, покается всем сердцем, отвергнет житейские пристрастия, возлюбит Бога и поживет на земле небесно, насколько это возможно при помощи божественной благодати».
Вот как однажды говорил он своей пастве в день Вознесения Господня:
«Возноситесь, братия мои, возноситесь от земли на небо, в истинное ваше отечество; смотрите умными очами на Возносящегося: это ваш путь проложен на небо, который прежде был непроходим от князя власти воздушной - диавола и его споспешной силы духов злобы, а теперь для верующих в Господа и хранящих заповеди Его стал свободен; этим путем множество христиан-подвижников благочестия - взошло уже на небо».
«Идеального» христианина, которым должен тщиться стать каждый член Церкви, он рисовал так:
«У истинного христианина должно быть все иное в духе, в теле, в жизни: иные помыслы - духовные, святые; иные вожделения - небесные, духовные; иная воля - правая, святая, кроткая, благая; иное воображение - чистое, святое; иная память, иной взор - чистый, простой, нелукавый; иное слово - целомудренное, чистое, степенное, кроткое, словом - христианин должен быть иной человек, небесный, новый, святой, божественно живущий, мыслящий, чувствующий, говорящий и действующий Духом Божиим. Таковы были святые угодники. Читайте их житие, слушайте, поучайтесь, подражайте».
И вместе с тем не уставал подчеркивать о. Иоанн Кронштадтский немощность, греховность, неизбывную испорченность природы человека и спасительную необходимость постоянно в сердце своем держать мысль о своем крайнем, предельном недостоинстве. Говоря о том, как все мы должны быть святыми и как мы можем стать таковыми, он тут же прибавляет: «Не своею силою и заслугами пред Богом - нет, а силою благодати Божией». А в другом месте и по другому поводу, говоря о тех «нищих духом», которым обещано Спасителем Царствие Божие, спрашивает тот же Великий угодник Божий: «Что такое - нищета духом? Или - что значит быть нищим духом?» «Быть нищим духом, - отвечает он, - значит иметь духовное убеждение в том, что мы ничего собственно своего, кроме грехов, не имеем, а из доброго имеем только то, что подал и подает Бог, при том не для нас одних, а и для других, что и наш состав телесный ничтожен, как горсть праха, и наши силы и способности ограничены и несовершенны - разум помрачен, близорук, сердце нечисто, воля растленна, бессильна для добра и наклонна ко злу; что мы - бездна грехов и немощей, и ничего доброго не можем сделать без Божией помощи и благодати. Словом: ставить себя за нравственное ничто, считать себя великими грешниками и, таким образом, всегда и во всем прибегать к милосердию Божию с молитвою о помиловании, спасении и помощи, пред всеми смирять, а не возвышать себя, всем с готовностью служить и никого не осуждать, не презирать, не унижать. Короче, нищета духовная есть смиренномудрие».
Православию чужда мысль о личных заслугах верующего: все доброе в себе православный христианин приписывает действию благодати. «Думать о своих добрых делах, - говорил архиепископ Никон, - может только еще неопытный в подвиге спасения, а чем ближе человек к Богу, тем больше сознает себя безответным грешником».
«Смирение есть стихия жизни православной, - говорит тот же Архиепископ, - им проникнуты самые догматы, без него и все учение Церкви, как нравственное, так и догматическое, не может быть усвоено в должной и спасительной степени духом верующего. Только смиренным подается благодать, просвещающая ум и сердце и укрепляющая волю верующего в познании нашей веры и благом следовании за кротким и смиренным сердцем Господом Иисусом Христом. Кто был Антоний Великий? Безграмотный простец. Но богомудрое смирение, руководившее его в подвиге очищения сердца, открыло ему такие тайны духовной жизни, о коих мудрецы века сего и понятия не имеют. Кто был наш Серафим Саровский? Тоже простец, хотя и грамотный, но не проходивший почти никакой, кроме начальной, школы, а его духовной мудрости удивляются мудрейшие богословы...»
«Спросите, - говорит митрополит Филарет, - ваше честолюбивое сердце, каково бы было ему, если бы заставили его почувствовать, что вы худшие из людей одинакового с вами состояния, что вы первые из всех достойны презрения? Но апостол Павел сие самое чувствование сердца непринужденно исповедует пред целою Церковью:

первый от грешных есмь аз. Если вам кажется невероятным, чтобы столь уничижительное признание столь великого из святых могло произойти от внутреннего убеждения, то знайте, что не иная какая причина, как честолюбие же препятствует вам верить тому, что чувствует духовный человек во глубине своего смирения...»
Тайна «Иисусовой молитвы» и того «умного делания», того внутреннего подвига, который связан с непрестанным ношением в сердце святого имени Иисусова, постепенно обретающего характер, по слову иеросхимонаха Парфения - вросшей в сердце «болячки», эта тайна молитвенного освящения оскверненного грехом человека есть тайна постепенного смирения и усмирения человеческого сердца.
Вся полнота человеческого духа исчерпывается немногими словами этой святой молитвы. В них выливается первый вопль человеческой души, обращающейся покаянно к Богу, и ими же напаяется душа праведника, сподобившегося лицезреть неизглаголанные тайны горнего мiра и сама уже осиянная светом Фаворским.
Смирение составляет первый шаг христианина на пути восхождения к Богу. Смирение усугубляется с каждым шагом, приближающим человека к успешному возвращению в «вожделенное отечество», от которого отчуждил человека грех. Выполнять все, что вытекает из звания христианина, звания не напрасно носимого и не формально только оправдываемого, а определяющего настроенность самоотдания Христу, единственно способную сделать подвиг жизни человека подлинно христианским, выполнять все это с предельной рачительностью и, вместе с тем, в каждый данный момент всем существом своим понимать, что ничего еще не сделано и не достигнуто и что только один есть «титул» на приобщение к святыне Христа: Его неизреченное милосердие, вот какую направленность духа можно считать святой. Поскольку она выражается не в отдельных взлетах души, а приобретает характер стойкого состояния духа, перед человеком открывается путь, конечным достижением которого является венец «святости». Но наглядно осиянный им человек - богоподобный в глазах окружающих его людей, светоносный и светозарный - сам лишь в степени превосходной испытывает то, с чего начал он путь своего восхождения: нарочитое сознание «окаянного» своего недостоинства...
Все выше сказанное характеризует своеобразие общеобязательного христианского подвига, в православном его понимании. Идеал совершенства - один для всех, и нет разных типов благочестия для «святых» и «несвятых». «Святой» - такой же, как и все, грешный человек, и он только с особенной силой ощущает это и потому-то и способен оказывается побороть живущий в нем грех. Но, с другой стороны - каждый христианин, чтобы быть подлинно таковым, должен быть в какой-то мере общником церковной святыни.
Пребывать в Церкви значит: святиться Ее святостью. Возможность эта открыта каждому Ее члену: достаточно с чистым и послушливым сердцем следовать ритму церковной жизни, предаваясь Ее святому руководству. Слову Спасителя, что Он пришел призывать не праведников, а грешников к покаянию и что задача Его — взыскать и спасти погибшего, остаются в силе и до сего дня.
«Что же делать? Бежать всем в пустыню? - спрашивает епископ Никанор в проповеди, посвященной св. Сергию Радонежскому, а в связи с житием этого святого угодника и общей теме святости, достигаемой разными путями и в разных званиях. - Нет, - ответствует апостол Павел. -

- Так святой апостол не только заповедует, но и повелевает по всем церквам. -

Аминь».
Горе тем, кто прямой, непосредственной задачей своего поведения поставил обретенье венца святости! Горе тем, кто способен восчувствовать себя даже и до конца «верным», твердо укрепившимся в своей «верности»!
Устремление к святости получает законное выражение в том прошении молитвы Господней, которое гласит: «да святится имя Твое».
Пока мы здесь, на земле, в Церкви святится имя Господне. Только Церковь живет в Вечности, и она одна озабочена нашей судьбой в Вечности. Mip во зле лежит и устранить это зло не в задачах и не в возможностях Церкви. Задача Церкви: окормлять свою паству, помогая ей бороться со злом и в этой борьбе спасать свои души. В чем эта помощь? В сиянии святости церковной, которая одна в мiре есть нечто абсолютное и которая, по неисследимой милости Господней, не только в самой Церкви сияет, но и способна проникать наши скорби и радости, нищету и богатство, семью и быт, общество, и государство, науку и искусство, все то «нейтральное», что способно стать и «добром» и «злом». Церковь в своей святости светится сквозь миp и зовет нас святиться ее святостью.
Очень различной может быть степень проникновения Церкви в явления «нейтральные»: в века первохристианства Церковь жила особо от «миpa»! He так ли должно быть и в века «последних» христиан? Уместно напомнить здесь следующие слова митрополита Филарета:
«Когда Божественный дар Духа окажется нам редким явлением, не заключим из сего, что он не для всех. Он для всех, как скоро все для него. Если не примечают более следов Его, то или имеют очи, и не видят, или в самом деле вопрос:

Тогда не только беззаконный род человеческий, но и тварь, повинующаяся суете неволею, потребилась мстительными волнами. Еще подобное прощение, и наступит огненный потоп суда последнего»
Этот «огненный потоп» ввергнет в огонь неугасимый тьмы кромешной все, что, неся на себе печать вечности, неспособно утешиться Светом Христовой Истины и потому не может войти в Царство Славы. В меру обретенной личным подвигом и вымоленной Церковью «святости» приобщится человек к Царствию Божиему, явившемуся в силе и славе.
«Со святыми упокой», — так молится Церковь о каждом уходящем её члене, а слова Церкви никогда не являются праздными, не содержат в себе никакого преувеличения, никакой «словесной» (в человеческом смысле) приукрашенности. Каждое слово Церкви есть истина.